Почему нынешний виток противостояния России и Запада вновь поднимает на поверхность застарелые европейские фобии в адрес России и каково место в этом процессе людей, которых мы на языке российской дипломатии называем «российскими соотечественниками за рубежом»?

Особый интерес с точки зрения влияния на гуманитарный образ России представляет собой феномен Русского зарубежья. Русские в различные исторические периоды по разным причинам оказывались за рубежам России – среди основных причин выезда за пределы Родины выделяются причины политические, экономические, религиозные, военные, выезд на учёбу, по культурному обмену, путешествия, госслужба и т. д. Вплоть до ХХ века русская внешняя миграция не носила массового характера, и лишь политические катаклизмы прошлого века – революции, мировые войны, распады империй – привели к рождению самого явления Русского зарубежья.

---

Оговоримся, что под термином «Русское зарубежье» мы здесь понимаем русских, живущих за пределами России, рассматривая в качестве синонимичного к нему и дефиницию «зарубежный Русский мир». «Русские» же здесь выступают в качестве цивилизационного понятия, фиксирующего принадлежность того или иного человека к православной русской цивилизации и российской государственности.

Особое внимание в данной статье будет уделено фактору эмиграции как основному, наиболее значимому в нашем контексте миграционному явлению, собственно говоря, и создавшему Русское зарубежье в его нынешнем понимании. Эмиграция из страны – всегда признак неблагополучия, показатель проблем, связанных с жизнеспособностью государства. Вместе с тем, эмиграция может одновременно выполнять и определенные задачи или даже – «миссию», благотворно или отрицательно влияя на восприятие странны исхода в зарубежье. Всё это в полной мере относится и к русской эмиграции, в которой традиционно выделяются четыре волны, каждая из которых имеет свою специфику с точки зрения формирования гуманитарного образа России за рубежом, но и определённое объединяющее начало, вполне отчетливо вписывающееся в проблему взаимоотношения России и Запада.

Впрочем, многие проблемы, характерные для ХХ века, вобравшего в себя все четыре эмиграционные русские волны, обозначились задолго до его начала. Так, имя «первого русского политического эмигранта» (впрочем, не вполне заслуженно, поскольку бегство за рубеж было повсеместной практикой и ранее) стойко закрепилось за Андреем Курбским, одновременно заложив основу для оценки явления эмиграции через призму «предательства».

Знаменитая переписка Курбского с Иваном Грозным и его «История о великом князе Московском» открывает традицию острой полемики русской эмиграции с русской властью, оборотной стороной которой оказывается вольная или невольная работа над созданием негативного образа России. Характерно, на наш взгляд, замечание Д. С. Лихачёва, о том, что «только за границами России бежавший из неё и там волей или неволей переставший себя ощущать русским, князь Курбский решился полемизировать с Грозным». По словам Лихачёва, «находясь вне России и даже командуя одно время войсками против Грозного, он лишил себя твёрдой моральной позиции и принуждён был выступать не столько за интересы России, сколько за свои личные». Это противоречие между декларируемой вне пределов родины верностью высоким идеалам «Святорусского царства» (в случае с Курбским) и действительным противостоянием с реально существующей русской властью в России (Курбский обвинял Грозного в том что, он «затворил царство русское как во аде твердыню»), на столетия во многом предопределило роль русской эмиграции в формировании образа России за рубежом.

---

Важно подчеркнуть, что зачастую эту роль сложно однозначно трактовать как «позитивную», или «негативную». Она определяется, пожалуй, дихотомией «службы-предательства», заключающейся в том, что часто совершенно искренние порывы «служить России» в эмиграции оборачивались «службой» в интересах геополитических противников России. При этом Русское зарубежье знает и яркие примеры искренней и успешной «службы», и окончательного и недвусмысленного «предательства».

Однако роль русских за рубежом в формировании образа России сложно понять, не принимая в расчет изначальный образ России, характерный для западного мироощущения. Для Запада Россия традиционно выступала в качестве главного «другого» в иерархии «других» – другой на архетипическом уровне. Россия воспринималась как сторона важнейшей для Запада дихотомии: Запад-Восток, Европа-Азия, цивилизация-варварство. В качестве архетипических мифологем в образе России можно представить две основных: Россия как «варвар у ворот» и Россия как «ученик», причём в качестве «учителя» непременно выступает Запад. Обе эти мифологемы стойко закреплены в западном сознании вплоть до нашего времени, в зависимости от политической ситуации актуализируясь то в одном, то в другом виде. При этом обе они причудливым образом взаимосвязаны с третьей мифологемой, характерной для определённой части западных интеллектуалов и сформировавшейся не без русского, в том числе зарубежного, участия (о чём пойдёт речь ниже), – с идеей о России как «спасительнице Европы», о русских как мессианском народе, призванном явить миру новое слово правды.

Если в период Московской Руси на Западе доминировал образ России как «варвара», то с началом Петровской эпохи в западном сознании впервые актуализируется образ России как «ученика». Бесспорно, важнейшую роль в этом сыграло Великое посольство 1697-1698 гг. и начало активного проникновения русских в Европу с целью получения европейских знаний. Реформы Петра I в целом с воодушевлением были восприняты в Европе. В то же время, «как раз то обстоятельство, что Пётр брал за образец европейские институты, а не Европа равнялась на Россию, чрезвычайно возвышало европейцев в собственных глазах» (Гро Дитер. Россия глазами Европы // Отечественные записки. 2007. № 5).

При этом важнейшей идеей в образе «России-ученика», начиная с Лейбница, стало представление о нашей стане как о tabula rasa – чистом листе, на котором западный просвещенный ум может писать всё, что заблагорассудится. Как отмечает Я. Г. Шемякин, эта оценка российской действительности на долгие годы стала аксиомой для деятелей и идеологов Просвещения. Она же в значительной мере повлияла на восприятие России отечественными адептами просвещенческой парадигмы, получив особое развитие в среде русского либерального и революционно-демократического движения.

Петровские преобразования, «прорубившие окно в Европу», одновременно открыли и путь для формирования нового типа русского человека – русского европейца. Уже в XVIII в. стала формироваться прослойка представителей русского общества, которая оседала за границей на долгое время, а то и на постоянное место жительства. По мнению В. Я. Гросула, о возникновении нового феномена русского общества – Русского зарубежья, можно говорить уже в первой половине XIX в. Уже в это время оно явно сформировалось и стало своеобразным мостом между Западом и Россией. Причём речь всё ещё идёт именно о Западе, поскольку на Востоке постоянное русское присутствие всё ещё было крайне немногочисленным.

Уже в этот период постепенно начинает формироваться новая политическая эмиграция, пока преимущественно состоящая из весьма своеобразной группы русских, перешедших в католичество. В какой-то степени это был на тот момент наиболее радикальный тип русского «европейничания», как позже назовет это явление Н. Я. Данилевский.

Особенностью этой группы было стремление к политической пропаганде и смыкание с левым революционным движением. В. С. Печерин – один из наиболее ярких представителей этой группы новых русских политических эмигрантов – блестяще выразил отношение к России наиболее последовательных русских «учеников» Европы: «Как сладостно отчизну ненавидеть / И жадно ждать её уничтожения !/ И в разрушении отчизны видеть / Всемирную десницу возрождения!».

---

Таким образом, последовательная реализация образа России как «ученика» у Европы оборачивалась заменой русской ценностной парадигмы на западную – «ученик» начинал воспринимать собственную родину как «варвара у ворот», от которого он призван защитить своего «учителя». Эмиграция из России на Запад влекла за собой отказ от веры предков, а затем и сознательную работу над разрушением России во имя «светлой идеи». В первой половине ХIX в. это явление было ещё единичным. Во второй половине века оно станет «кузницей кадров» для русской революции.

Между тем, в этот период в русском зарубежье формируется альтернативная точка зрения на ту миссию, которую должны на Западе выполнять «русские европейцы». Ярким представителем этого подхода стал великий русский поэт, философ и государственный деятель Ф. И. Тютчев, занимающий в истории Русского зарубежья первой половины ХIХ века особое место.

С 1821 по 1839 г. состоя на русской дипломатической службе, он в общей сложности около 22 лет прожил за рубежом, преимущественно в Мюнхене, вернувшись в Россию лишь в 1844 г. И первая его супруга – графиня Э. Ботмер, и вторая – баронесса Э. Ф. Дернберг, не знали русского языка. Тютчев был глубоко интегрирован в современное ему европейское светское, интеллектуальное общество, его салон в Мюнхене был местом сбора литераторов, учёных, дипломатов разных стран, он был в дружеских отношениях с философом Шеллингом и поэтом Гейне.

При этом Ф. И. Тютчеву первому принадлежит идея необходимости постоянной работы над созданием положительного образа и укреплением авторитета России в Европе. Для этого он предложил использовать европейскую прессу и через её органы стремиться всячески показывать европейскому обществу миролюбивые намерения России и беспочвенность обвинения её в захватнических устремлениях. Сам Ф. И. Тютчев выступил с рядом статей, в которых изложил свой историософский взгляд на проблему взаимоотношений России и Запада, а также мисси России в мире, связанной с «образованием великой Православной Империи, законной империи Востока». Более того, все его многочисленные дети (три дочери от первого брака, дочь и два сына от второго брака), полунемцы по происхождению, стали горячими проводниками идей своего отца, чётко ориентируясь на служение интересам России.

Подобная позиция была не редка в европейской русской среде. Более того, именно эта позиция являлась во многом определяющей: «Были и другие подобные семьи, где долговременное проживание за пределами своей страны, отнюдь не приводило к забвению её интересов… принцип «за веру, царя и отечество» давно пробил себе дорогу и в первой половине века был почти единодушным в кругах русского зарубежья» (Гросул. В. Я. Русское зарубежье в первой половине XIX века. М. 2008).

Последовательная позиция служения России естественным образом положительно влияла на образ страны в Европе. Как отмечает В. В. Кожинов, «трудно сомневаться в том, что именно Тютчев, бывший собеседником германского мыслителя в течение почти пятнадцати лет, сыграл главную роль в пристальном внимании Шеллинга к России» (Кожинов В. В. Пророк в своем отечестве. Федор Тютчев. М. 2002. С. 107). Известно, что в дальнейшем великий немецкий философ тесно общался с пребывающими за границей русскими «любомудрами» – братьями Киреевскими, Шевырёвым, Погодиным, Одоевским, Мельгуновым и др. – и говорил о великом будущем России. Не удивительно, что именно в среде немецких мыслителей вслед за Шеллингом начинает оформляться третий западный образ России, и, в отличие от первых двух, образ положительный – представление о России, которой суждена миссия спасти Европу и мир. В свою очередь, русское шелленгианство во многом повлияло на возникновение во второй половине XIX в. самобытной русской философии, нацеленной на поиск «русской идеи».