Имя Максимилиана Волошина навсегда и прочно соединено с названием живописного уголка на юго-востоке Крыма – Коктебелем. Именно благодаря Волошину Коктебель на много лет становится центром притяжения для всех, кто составил славу Серебряного века русской поэзии, а позднее и других поколений литераторов. Поэт называл Коктебель «родиной духа», а сам по праву стал настоящим «гением места» для некогда пустынной долины у подножия Карадага.

«Сударыня, мы, конечно, вашего сына примем, но должен вас предупредить, что идиотов мы исправить не можем»

Максимилиан Волошин родился 28 мая (16-го по старому стилю) 1877 года в семье коллежского советника, юриста Александра Максимовича Кириенко-Волошина, выходца из старинного рода запорожских казаков. Отец умер, когда мальчику было всего четыре года. Но двумя годами раньше его мать – Елена Оттобальдовна Глазер – развелась с супругом и забрала сына. Именно мать окажет на Максимилиана самое сильное влияние и проживёт под его опекой до конца дней.

Елена Оттобальдовна происходила из семьи обрусевших немцев и была очень современной дамой по тем временам. Например, она коротко стриглась и носила брюки и вообще отличалась решительным, в чём-то даже мужским характером. И сына тоже пыталась воспитывать в бойцовской духе: уже во время жизни в Крыму подговаривала соседских мальчишек, чтобы они спровоцировали Макса на драку. Но безуспешно: как напишет гораздо позднее Марина Цветаева, «Макс рос дружелюбным и миролюбивым, без когтей». Судьба предоставит ему в полной мере проявить и своё миролюбие, и дружелюбие, но всё это будет гораздо позже.

Именно мать поэта привезёт его подростком в Крым – в Коктебель, где она приобретёт за небольшие деньги участок земли на взморье и построит там дом. Коктебель в те годы – небольшая деревушка в практически пустынной долине в 20 километрах от Феодосии, где Максу придётся снимать комнату, чтобы посещать местную гимназию. Феодосию он описывал в своих воспоминаниях как крохотный городок, приютившийся в тени огромных генуэзских башен.

С учёбой у юного Макса не складывалось с самого начала. Когда учился в московской гимназии, постоянно оставался на второй год. «Это самые тёмные и стеснённые годы жизни, исполненные тоски и бессильного протеста против неудобоваримых и ненужных знаний», – так он опишет то время в своей автобиографии. А когда мать приведёт его в феодосийскую гимназию, пожилой директор, прочитав рекомендации с предыдущего места учёбу, заметит: «Сударыня, мы, конечно, вашего сына примем, но должен вас предупредить, что идиотов мы исправить не можем». Судьба распорядится так, что через полгода директор гимназии скончается, а на его похоронах гимназист Волошин будет читать свои стихи, отмеченные несомненным талантом.

«Всё видеть, всё понять, всё знать, всё пережить…»

Если «неудобоваримые» знания вызывали отторжение, то книги, наоборот, стали главной страстью Волошина с юности и на всю жизнь. Он писал, что Пушкина и Лермонтова начал читать с пяти лет, с семи – Достоевского и Эдгара По, с тринадцати – Гюго и Диккенса, с 16 – Шиллера, Гейне, Байрона. Параллельно идёт увлечение живописью. Однажды гимназисты устроят выставку своих рисунков в честь главной достопримечательности Феодосии – художника Ивана Айвазовского. Знаменитый художник, являвшийся также почётным попечителем мужской гимназии, придёт на выставку и обратит внимание именно на работы Волошина, отметив их такими словами: «А этот шельмец будет рисовать».

После гимназии он попытается пойти по стопам отца: поступит на юридический факультет Московского университета. Но продержится там всего лишь два года: Волошина отчислят за участие в беспорядках во время всероссийской студенческой забастовки. Его высылают в Феодосию как неблагонадёжного. А после возвращения в Москву и очередного участия в студенческих бунтах Волошину и вовсе грозит арест. Не дожидаясь этого, он уезжает в Париж. И там начинается его период самообразования, когда он сам выбирает, что ему нужно и интересно. Он много путешествует по Европе – Франция, Испания, Германия, Италия, слушает лекции в Сорбонне, работает в знаменитых библиотеках, берёт уроки рисования. Своё тогдашнее мироощущение он наилучшим образом изложил в коротком стихотворении, написанном в 1903 году в Париже.

Сквозь сеть алмазную зазеленел восток.
Вдаль по земле, таинственной и строгой,
Лучатся тысячи тропинок и дорог.
О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой!

Всё видеть, всё понять, всё знать, всё пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Всё воспринять и снова воплотить.

В это время он возвращается на родину, где начинает сотрудничать с поэтическим течением символистов и активно печататься. Но Европа ещё не отпускает Волошина: он живёт попеременно то в Москве, то в Париже. Именно в Париже он напишет одно из своих пророческих стихотворений «Ангел мщения», посвящённого событиям русской революции 1905 года:

…Я напишу: «Завет мой – Справедливость!»
И враг прочтёт: «Пощады больше нет»…
Убийству я придам манящую красивость,
И в душу мстителя вольётся страстный бред.
Меч справедливости – карающий и мстящий —
Отдам во власть толпе… И он в руках слепца
Сверкнёт стремительный, как молния разящий, —
Им сын заколет мать, им дочь убьёт отца.

(,,,)Не сеятель сберёг колючий колос сева.
Принявший меч погибнет от меча.
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом иль жертвой палача.

«И Коктебеля каменная грива…»

А в 1907 году Максимилиан Волошин окончательно возвращается в Коктебель. «Коктебель не сразу вошёл в мою душу: я постепенно осознал его как истинную родину моего духа. И мне понадобилось много лет блужданий по берегам Средиземного моря, чтобы понять его красоту и единственность», – так напишет он о своём окончательно выборе.

…Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поёт в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

Кстати, Марина Цветаева, побывавшая в 1911 году в Коктебеле в гостях у Макса, подтвердит насчёт профиля на скале: «Взлобье горы. Пишу и вижу: справа, ограничивая огромный коктебельский залив, скорее, разлив, чем залив, каменный профиль, уходящий в море… Максин профиль».

В гостеприимном доме поэта, построенном по его собственному проекту, побывали в те годы, пожалуй, все те, кто составит блеск и славу Серебряного века русской литературы. Максим Горький, Осип Мандельштам, Андрей Белый, Валерий Брюсов, Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Викентий Вересаев, Александр Грин, Николай Гумилёв, Илья Эренбург, Корней Чуковский, Кузьма Петров-Водкин, Владислав Ходасевич, Евгений Замятин… Невероятно, что один человек смог стать буквально центром притяжения для столь разных ярких и талантливых личностей.

Конечно, немалую роль в этом играла сама атмосфера Коктебеля – настоящей «столицы» творческой богемы. Художница Елизавета Кривошапкина, также полюбившая коктебельскую вольницу, так описывала её дух: «Много небольших побеленных комнат, в окна которых заглядывает то Карадаг, то море... и всюду гуляет свежий морской сквозняк и шуршит прибой. В этих комнатах обитало весёлое племя «обормотов»: художники, поэты и немного людей других профессий. Все носили мало одежды: босые или в чувяках на босу ногу; женщины, в шароварах и с открытыми головами, эпатировали «нормальных дачников...»

Слава о Коктебеле и его хозяине выходит далеко за пределы Крыма. Издание «Московская газета», решив проверить всевозможные экстравагантные слухи, берёт интервью у самого Волошина. Ответ поэта также в духе коктебельской богемы: «Уже двадцать лет, как я живу в Коктебеле. Эта пустынная долина стала за последние пять лет заселяться людьми и сплетнями, отсюда и легенда о моих костюмах. Хитонами их назвать никак нельзя - это длинные блузы ниже колен византийского (т. е. русской рубахи) покроя. Так как я люблю ходить босиком и из-под рубашки видны только голые ноги, то приезжих весьма интересует вопрос: есть ли под рубахой штаны? Если это может успокоить встревоженное общественное мнение литературной России, я могу Вам ответить: да, я ношу под рубахой штаны. Поражаться нужно, как, зачем и почему это может интересовать кого-нибудь?».

В Коктебеле по-новому раскрылся и дар художника. Но сам Максимилиан Волошин признавался, что не любит писать с натуры. Нет, «в пейзажах должен ощущаться тот воздух, который хочется вдохнуть полной грудью», – писал он. Поэтому его виды Коктебеля – Киммерии, как называл его сам Волошин, – это идеализированный и даже волшебный мир. Часто художник подписывал свои картины поэтическими строчками, подтверждая, что живопись и поэзия – это практически одно и то же, выраженное разными способами. «Твой влажный свет и матовые тени дают камням оттенок бирюзы», «Тонко вырезаны дали, смыты светом облака», «В шафранных сумерках лиловые холмы» – согласитесь, уже одни надписи к картинам дают представление об акварелях Волошина.

«…И всеми силами своими молюсь за тех и за других»

Революция и Гражданская война стали страшным временем для всей России и в особенности для Крыма. Что ждёт Россию, Максимилиан Волошин понял сразу же, оказавшись во время Февральской революции в Москве. О своих впечатлениях он напишет в статье «Распятая Россия»: «…Торжествующая толпа с красными кокардами проходила мимо, не обращая на них никакого внимания. Но для меня, быть может подготовленного уже предыдущим, эти запевки, от которых веяло всей русской стариной, звучали заклятиями. От них разверзалось время, проваливалась современность и революция, и оставались только кремлёвские стены, черная московская толпа да красные кумачовые пятна, которые казались кровью, проступившей из-под этих вещих камней Красной площади, обагренных кровью Всея Руси. И тут внезапно и до ужаса отчётливо стало понятно, что это только начало, что русская Революция будет долгой, безумной, кровавой, что мы стоим на пороге новой Великой Разрухи Русской Земли, нового Смутного времени».

Он опять возвращается в Коктебель, где и проживёт все те страшные годы. Своё отношение к происходящему он выразит в стихотворении «Гражданская война», написанном в 1919 году в Коктебеле.

…Одни идут освобождать
Москву и вновь сковать Россию,
Другие, разнуздав стихию,
Хотят весь мир пересоздать.

В тех и в других война вдохнула
Гнев, жадность, мрачный хмель разгула,
А вслед героям и вождям
Крадётся хищник стаей жадной,
Чтоб мощь России неоглядной
Pазмыкать и продать врагам.

(…)И там и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас — тот против нас.
Нет безразличных: правда с нами».

А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.

В годы белого и красного террора Волошин как может будет пытаться спасти хотя бы кого-то. Его письмо, направленное в защиту Осипа Мандельштама, арестованного белыми, спасёт тому жизнь. Жизнь самого Волошина также могла оборваться в любой миг. «Кто меня раньше повесит, красные – за то, что я белый, или белые – за то, что я красный?», – писал он в августе 1921 года.

В те годы он пишет свой фундаментальный культурологический труд «Путями Каина», где исследует природу государства и предназначение и национальные особенности России. Волошин приходит к мысли, что русский национальный характер, с одной стороны, сформировала «безграничная анархическая свобода личности и духа», а с другой, необходимость «в крепком железном обруче». И ни от того, ни от другого Россия не должна и не может отказаться.

Свой дом в Коктебеле поэту также чудом удалось сохранить от экспроприации: он обратился к тогдашнему наркому просвещения Луначарскому с предложением – сделать в своём доме бесплатный дом творчества писателей. Только за одно лето 1925 там перебывало более 400 человек, что, конечно, стало серьёзным испытанием для немолодого и больного поэта. Его удачей стал брак с медсестрой, ухаживавшей за его больной матерью. Мария Степановна Заболоцкая стала настоящим ангелом-хранителем для Волошина. Она поддерживала его в трудные годы, а после его смерти смогла сохранить Дом-музей Волошина и его наследие. Но до 1961 года стихи поэта в СССР не издавались. А первое полное собрание сочинений в 12-ти томах вышло лишь в 2003 – 2011 годах.

…Я не изгой, а пасынок России.
Я в эти дни её немой укор.
И сам избрал пустынный сей затвор
Землёю добровольного изгнанья,
Чтоб в годы лжи, паденья и разрух
В уединеньи выплавить свой дух
И выстрадать великое познанье.
Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет всё — Европа и Россия.
Гражданских смут горючая стихия
Развеется… Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи…
Ветшают дни, проходит человек.
Но небо и земля — извечно те же.
Поэтому живи текущим днём.
Благослови свой синий окоём.
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далёкий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.