Недавно в Крыму завершилась Международная конференция «Русский язык в поликультурном мире». Проходившая уже в четвёртый раз, в этом году конференция была особенно представительной. Помимо традиционной встречи российских и украинских русистов, преподавателей русского языка и литературы, состоялось и заседание президиума Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы. В эти дни в Ялту прибыли известные российские филологи – Виталий Костомаров, Леонид Крысин, Людмила Вербицкая и др. Корреспондент сайта «Русский мир», присутствовавший на конференции, побеседовал с ректором Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина профессором Юрием Прохоровым о том, ждёт ли нас «регионализация» русского языка и надо ли бороться за его чистоту.

– Юрий Евгеньевич, на конференции вы говорили о том, что сейчас происходит отрыв русского языка от русской когнитивной базы. Правильно ли я понял, что это характерно для тех, кто оперирует русским языком в отрыве от современной русской культуры, то есть для иностранцев, говорящих по-русски?

– Нет, речь идёт о людях, живущих в других странах, у которых русский язык родной. Но база, на которой они строят своё общение, другая – социально, культурно другая. Поэтому естественно, что я формулирую что-то одним образом, в силу пребывания в этой культуре, а они – другим, но формулируют на том же русском языке. Это явление естественное. Вся наша коммуникация имеет три составляющих. К примеру, я сегодня здесь, в Ялте, и говорю:«У вас очень тепло». А мой старый приятель Рафаэль Гусман, который приехал из Испании, где 35 градусов, говорит: «Слава Богу! Здесь прохладно». Мы говорим на одинаковом русском языке, опираясь на разные представления о действительности. Я знаю что-то об этой действительности, и знаю, как об этом сказать. Есть действительность, есть «текст» – моё знание о ней, и есть дискурс – то, с чем я выхожу в общение. И, как голограмма, эта трёхмерная реальность всё время двигается. Ведь если вы обратитесь к кому-то с вопросом: «Не подскажете ли..?», а в ответ услышите «Чё надо?», этот дискурс поменяет весь ваш настрой на общение. У нас в сознании тут же всплывает текст – мы понимаем, откуда эта речевая конструкция, и начинаем этого человека оценивать совершенно по-другому. Общение у нас когнитивно-прагматическое. Как только меняется представление, на какой когнитивной основе оно будет происходить, я становлюсь перед прагматическим выбором: вступать в него или нет, как вступать, на каком языке и т. д.

– Профессор Александр Рудяков из Таврического национального университета им. В. И. Вернадского высказал на конференции идею, что можно и нужно говорить о разных «мирах» русского языка: в России он один, на Украине – другой, в Казахстане – третий и т. д. Вы согласны с таким подходом?

– Да, вполне. Потому что мир, в котором реализует себя носитель русского языка, в разных регионах разный. Например, он говорит: «Завтра наш любимый праздник Курбан-байрам», но мне нужны пояснения: что это за праздник, каковы традиции, как его празднуют и т. д. Точно такие же вопросы вызовут у них какие-то наши праздники, например, выходной ли у нас день 8-е марта? У нас немного разная картина мира, и связано это с различной социальной реальностью.

– Такое региональное расхождение – нормальное явление? Его нужно принять, или с этим нужно бороться во имя чистоты русского языка?

– Нельзя бороться – потребовалось бы сражаться с самой действительностью. Это бессмысленно.

– В таком случае через какое-то время мы придём к тому, что появятся отдельные словари украинского русского, российского русского и т. д. – по аналогии с современными словарями британского английского, американского и т. д.

– Вы думаете, мы не слышим, что половина людей на Украине говорит на украинском русском – от фонетики до конструкций? Слышим.

– Так может быть, наоборот, нужно «внедрять в массы» высокую культуру речи, а не мириться с этим? В конце концов, в Киеве столетиями говорили на чистом русском. Иначе придётся признавать законность суржика…

– Да, местная интеллигенция говорила практически на чистом русском. А почему? Потому что действительность была практически одна и та же. Почему мы говорим, что есть американский язык, есть английский, существуют австралийский и индийский варианты, а у нас это невозможно? У нас больше нет теперь единой общности советского народа, есть независимые государства, и у носителей русского языка в этих странах картина мира в чём-то всё равно особенная. К примеру, я не могу назвать украинский парламент Верховным советом или Думой – это Рада, но ведь в русском языке такого слова нет. И таких явлений очень много. Мы живём в уже новой – политической и социальной – реальности, и вопрос о суржике не так уж однозначен. Тут нужно думать.

Если так говорят на Украине, то почему бы и не признать «шо» вместо «что» украинской нормой? Есть петербургская фонетическая школа, и есть московская – они нормативны. Значит, все, кто живёт за Уралом, говорят на ненормативном русском языке – ведь у них твёрдое произношение? Всё же это неправильно. Нормативно говорят не только те, кто живёт между Петербургом и Москвой. Норма гораздо шире.

Вы знаете, что стихотворение «Я помню чудное мгновенье» написано – я утрирую – на олбанском языке? Фраза «гений чистой красоты» в первых изданиях всегда печаталась курсивом, потому что это строчка не Пушкина, а Державина, и это некое издевательство, пародия, поскольку сам Пушкин не понимал, что она означает. И дальше: не было тогда в русском языке слов «виденье», «мгновенье», но только «видение», «мгновение». Это чистой воды олбанский язык. А Воейков писал про поэму «Руслан и Людмила», что там рифмы мужицкие, и вопрошал, как автор посмел заменить прелестное русское слово «водомёт» безобразным нерусским «фонтан».

Часто говорят: «Мы теряем язык Пушкина». Но разве мы сами читаем и понимаем «Евгения Онегина» так, как написал Пушкин? Комментарии к «Евгению Онегину» толще самой поэмы. Мы сейчас читаем это по-своему, мы не потеряли пушкинский язык, потому что мы можем читать его на русском языке. Но если бы мы по-прежнему говорили на языке того времени, это бы означало, что жизнь давно остановилась.

Любой язык не только обеспечивает трансляцию культуры, он обеспечивает самое главное: моё существование «здесь и сейчас». Если что-то сейчас пойдёт не так, то у меня «почта» будет «глючить», и проблему я буду пытаться решить с помощью «мышки» и т. д. Это нормально.

Да, вы читали письма Пушкина к Наталье Николаевне? В письме 1932 года, написанном по-русски, есть гениальная фраза: «велосифер – по-русски поспешный дилижанс». Он переводит на русский язык «велосифер» словом дилижанс, тоже явно нерусским.

– Таким образом, борьба за чистоту русского языка, по-вашему, изначально ненужная, обречённая на провал затея?

– Я не понимаю, что значит чистота русского языка. Вы её по отношению к чему меряете? Если за норму принимается русская классическая литература девятнадцатого века, то как тогда быть с веком двадцатым? Тогда была другая модель жизни и общения. Но она меняется с изменением действительности.

– Как относиться к языку многочисленных мигрантов? Может, и их язык – норма? Не приведёт ли общение с ними к упрощению и даже коверканью языка у самих носителей?

– Мигрантов нужно обучать, чтобы они могли нормально существовать, и мы бы могли с ними общаться. Но нет ни единого примера, чтобы язык мигрантов повлиял бы на русский язык. Я могу, общаясь с ними, использовать точно такие же простые языковые конструкции, потому что мне нужно достичь результата – чтобы меня поняли. Но потом я повернусь к вам и буду говорить совершенно по-другому, потому что я окажусь в другом коммуникативном пространстве.

Если вы такой сторонник чистоты русского языка, то напомню слова великого Льва Щербы, который говорил, что литературный русский язык для его носителя всегда немножко иностранный. Чтобы в этом убедиться, напрягитесь и попытайтесь за ужином в семье поговорить на сугубо литературном русском языке. В лучшем случае через пять минут вас попросят говорить нормально. Дома я говорю одним образом, на работе – по-другому, с иностранцами – иначе. Каждый раз мы находимся в новом языковом пространстве.

Самый бессмысленный, на мой взгляд, призыв к иностранцам: «Учите русский, и вы будете читать Пушкина в подлиннике». Потому что это не должно быть целью изучения языка. Все языки приспосабливаются. Повторяю, язык обеспечивает коммуникацию здесь и сейчас – это его главная задача. Поэтому любой язык меняется, приспосабливаясь к новым условиям. Не меняются только мёртвые языки.

 Беседовал Борис Серов