11 декабря исполняется 100 лет со дня рождения писателя, публициста, общественного деятеля Александра Солженицына. Известная французская переводчица с русскими корнями Анн Колдефи-Фокар более 30 лет своей жизни посвятила переводу его романа «Красное колесо». И сегодня у неё есть надежда, что и к роману, и к самому писателю ещё вернутся.

– В сентябре Вы получили премию Read Russia за перевод книги «Апрель семнадцатого» Александра Солженицына и всего «Красного колеса». Как в Вашей жизни возник этот глобальный во всех смыслах роман?

– Во-первых, я не одна получила эту премию – нас было двое. А вообще, история перевода романа «Красное колесо» началась ещё 30 лет назад, если не больше. У меня были знакомые – супружеская пара, профессора из университета – и они мне позвонили, чтобы предложить участвовать в переводе «Красного колеса». Уже был переведён первый том – «Август четырнадцатого». После чего я стала работать с ними над переводом. «Апрель семнадцатого» – это уже конец «Красного колеса». Это, наверное, и хотели отметить, вручая нам премию за этот том.

– Когда возникла идея перевода этого романа, к Солженицыну уже было другое отношение на Западе. Уже была произнесена знаменитая Гарвардская речь с критикой капиталистической системы. К тому же он не скрывал своего убеждения, что Запад борется не с коммунизмом, а именно с Россией, за что его стали называть радикальным русским националистом. Как к нему тогда относились во Франции?

– Во Франции к нему было и сейчас остаётся двойственное отношение. Есть люди, которые его не очень любят, мягко говоря. И есть люди, которые считают, что его дань – миру, европейской и вообще мировой культуре – очень велика.

Он очень любил Францию и несколько раз об этом говорил, но отношение всё же разное. Хотя интересно заметить, что Франция – первая страна, которая в конце концов перевела и опубликовала всё «Красное колесо». Это было сделано благодаря тому, что есть люди, которые его очень уважают. И ещё у него был очень хороший издатель, которого уже нет в живых – Клод Дюран, который сделал буквально всё, чтобы даже после его смерти работа над переводом «Красного колеса» продолжалась. Клод Дюран вообще был очень известной личностью во Франции, так что его отношение к Солженицыну также сыграло огромную роль в выходе его книг на французском языке.

– Предстоящий столетний юбилей Александра Солженицына будет как-то отмечаться во Франции?

– Первый этап уже состоялся в марте, когда в Париже проходил книжный салон. В декабре также пройдут праздничные мероприятия, например, в штаб-квартире ЮНЕСКО в Париже. И вообще, насколько я знаю, у Натальи Дмитриевны Солженицыной этот год был тяжёлым, потому что проходило очень много торжественных мероприятий – не только во Франции, но и в других странах.

Мне кажется, что после 1991 года произошёл спад интереса к Солженицыну. Но, я надеюсь – есть определённые знаки, его переоткроют. Пока я говорю только о Франции. Может быть, французы не будут интересоваться им только лишь в политическом контексте – как политиком, великим диссидентом. Они откроют его как великого писателя.

– Вы судите по продажам его книг?

– Нет, я это вижу по тому, что критики не говорят о нём так, как раньше – зло, агрессивно, а иногда даже с ненавистью. И это уже хорошо. Понятно, что молодые критики его просто не знают. Но я думаю, что мало-помалу они начнут его читать.

Сегодня молодые люди во Франции – как и везде, кроме России, по-моему, хотя я тоже не уверена – читают всё меньше и меньше. Когда они видят огромное количество томов «Красного колеса», это их пугает. Но я думаю, что о Солженицыне не забудут.

– В каком-то смысле Солженицын равен своему веку, который был и драматическим, и кровавым. И судьба писателя тоже сложилась очень драматически – были в ней и лагерь, и болезнь, и эмиграция, и возвращение в Россию. И при этом такая творчески насыщенная плодотворная жизнь. Как все сложные исторические события лучше оценивать спустя какое-то время, так, наверное, и творчество Солженицына…

– Это точно. Я думаю, что люди к нему вернутся, чтобы понять, что происходило в XX веке. А потом действительно – это не политический писатель. У нас во Франции его называли и консерватором, и реакционером. Но это просто великий писатель.

– Вы же общались с Александром Исаевичем лично?

– Да-да, хотя я видела его только два раза, когда он был в Париже. Но мы переписывались с ним. В начале нашей работы не было электронной почты, зато были факсы. И французский издатель всё устроил так, что, когда у нас возникали трудности с пониманием текста, мы по факсу писали вопросы и оставляли место для ответа. И Солженицын моментально – максимум за сутки – нам отвечал. Его ответы всегда были короткими, но ясными и точными. И что меня особенно поразило как молодую переводчицу – в конце он всегда добавлял какие-то тёплые слова. Первый раз, когда я получила его ответы на мои вопросы, это меня действительно впечатлило.

Впервые, когда меня пригласили на личную встречу с ним, я ужасно робела. Но, как ни странно, он очень тепло встречал людей, потому что все его представляли мрачным и угрюмым человеком – так его показывали СМИ.

На этой встрече произошёл такой интересный эпизод. Дело в том, что мы с моими коллегами разделяли каждый том «Колеса» на различные линии и темы, что было легче переводить. Кто-то хотел переводить всё, что касается царя Николая Второго, кто-то – о царице. А я взяла Колчака, Корнилова, все уличные сцены, потому что я считаю, что они гениальны. Там очень чувствуется влияние литературы 20-х годов и кинематографа.

И вот однажды издатель пригласил переводчиков на обед с Александром Солженицыным. В конце обеда он нас спросил, кто из нас что переводит. А у него есть персонаж – такая немножко поверхностная актрисочка. Главки с ней очень короткие, но жутко трудные. Эта актрисочка меня сильно раздражала. Я даже собиралась сказать писателю, что есть персонажи, которые никому не нравятся – эта ваша актрисочка, извините… И я ему говорю, что перевожу ещё и эту актрису. А он мне: как я рад, что именно Вы её переводите! Ну я и замолчала со своей критикой.

А потом при другой встрече я ему говорю: знаете, всё-таки я на Вас обижена. Я живу уже столько лет с вашими персонажами, потому что всё-таки это, знаете, влияет на жизнь, даже если я занималась не только «Красным колесом». Но всё-таки есть какая-то привязанность… А Вы решили всё прекратить, и мне обидно, потому что я привыкла к этим персонажам и не знаю, что с ними будет дальше. Он меня спросил: а о ком бы Вы хотели узнать? Я ответила – о главном герое Воротынцеве. Солженицын мне тогда говорит: я сейчас Вам расскажу.

И он мне рассказал судьбу Воротынцева. Это было очень интересно. Я поняла, что у него всё есть в голове, всё продумано, и он может ответить на все вопросы. Я была очень тронута, что он нашёл время, чтобы рассказать мне о моём любимом персонаже. Хотя, может, и не надо было спрашивать, потому что судьба у него трагическая.

– Удивительно, что именно после Вашего перевода на французский в прошлом году был начат перевод романа «Красное колесо» на английский. Ранее такого перевода не было. Совпадение?

– Я знаю, что в Германии был просто замечательный переводчик, который перевёл несколько томов «Колеса». Александр Исаевич читал по-немецки и лично следил за работой. И по мнению Натальи Дмитриевны, это был просто блестящий перевод. К сожалению, переводчик умер и его работа осталась неоконченной – вышло лишь несколько первых томов.

А в Англии действительно до недавнего времени не было перевода «Красного колеса». И то, что такая работа всё же началась, для меня ещё один знак, что к Солженицыну вернутся. Это всё-таки личный взгляд на те события, его размышления. Мне кажется, что это очень важно. И к его точке зрения люди придут. И не только как к документу эпохи, но и как к хорошей литературе.

– На Ваш взгляд как переводчика русской литературы – в чём её особенность? И существует ли она?

– На днях у нас прошла презентация книги, где я как раз об этом говорила. Во-первых, что отличает русскую литературу, например, от французской? Это то, что есть связь между эпохами, что очень важно. Сегодня есть русские писатели, которые спорят с предыдущими поколениями.

Потом, русская литература всегда занималась «не своими» делами – я шучу, конечно. Она занималась политикой, философией. Во Франции не совсем так. Есть, конечно, литература, которая критикует или просто пишет о каких-либо недостатках в обществе или политике. Но это не совсем то. Мне кажется, что литература всегда играла и продолжает играть в России гораздо большую роль, чем во Франции.

А в-третьих, в русской литературе огромную роль играет пространство. Это понятно, потому что Россия – это не Франция. Интересно, что после «смерти» истории и идеологии литературоведы – и в Европе, и во всём мире – интересуются пространством больше, чем временем. И тут русская литература, как мне кажется, служит образцом.

Сколько в русской литературе метелей! Я в своей мини-лекции цитировала пять. В XIX веке – Пушкин, Толстой. XX век – Блок, Борис Пильняк. XXI век – Сорокин. И каждый раз в этих метелях человек теряется. А если он выживает, то всё для него меняется. То же самое для страны. И в этом я вижу продолжение размышлений о судьбе России, о судьбе русского человека, о том, что значит быть русским.